Об оставшейся в живых француженке Анне-Марии в финале автор говорит следующее. «Она замужем и, по-видимому, имеет детей. По воскресеньям они вместе гуляют под сияющим солнцем. Они ходят в гости к друзьям, разговаривают, возвращаются вечером домой. Это — полнокровная жизнь, о которой мы все так мечтаем». Не было ли в этом абзаце скрытой жестокости? Почему говорится, что именно о такой жизни «мы все так мечтаем»? А разве семейная жизнь сходна с огненной страстью любовной интриги? Дарувалла в этом сомневался.

Больше всего доктора беспокоила концовка романа, заставившая его ощутить собственную некомпетентность и отсутствие опыта. Но еще более стыдной была уверенность в том, что Джулия наверняка объяснит ему окончание романа таким образом, чтобы он смог правильно его понять. Все дело, скажет она, в интонации чтения. Вероятно, автор подразумевал иронию, но не сарказм. Проза Солтера кристально чистая, а если что-то в ней неясно, то это зависит только от читателя.

Фарука от романиста Солтера или любого другого состоявшегося писателя отделяло нечто большее, чем виртуозное владение словом. Они творили, исходя из своего видения мира. Они верили в то, что изображали, и вкладывали в произведения страсть собственного творческого убеждения. А убежденность Фарука ограничивалась лишь ощущением того, что он хочет заниматься литературным творчеством. В мире много писателей среднего уровня и Фарука не очень грела идея стать одним из них. Выход существовал: нужно избрать менее постыдную форму литературного развлечения и если не получится роман, может быть, остановиться на сценарии. Хотя бы к кинофильмам, это не так серьезно и по объему немного. Может быть, отсутствие творческого горения не помешает заявить о себе в этом деле?

Такого рода размышления и прикидки сильно смущали доктора, поскольку он, еще не приступая к литературному труду, уже пришел к компромиссу. Эта неприятная мысль заставила его подумать о возможности найти утешение в объятиях жены, однако, глядя на далекий балкон, он не почувствовал себя ближе к Джулии. К тому же соседство фени с пивом в его желудке отнюдь не являлось хорошей прелюдией к любовным приключениям, особенно в такую жару. В полуденном аду раскаленного воздуха Дарувалла вспомнил поразившие его слова, написанные Солтером: «Чем яснее человек видит окружающий мир, тем сильнее он должен делать вид, что этого мира не существует». Доктор подумал, что список неизвестных ему явлений в жизни все более удлиняется.

К примеру, Дарувалла не знал названия толстого вьющегося растения, которое выросло так, что закрывало второй и третий этажи отеля «Бардез». Ствол его активно использовали маленькие полосатые белки, ловко бегавшие вверх и вниз. А по ночам белок сменяли ящерицы, сильно превосходя их в скорости и проворстве. Когда эту стену отеля освещало солнце, на стволе лианы распускались маленькие бледно-розовые цветочки. Дарувалла не знал, что не цветы привлекают сюда зябликов, так как эти птицы едят только семена. Не представлял он, что у висящего на лиане зеленого попугая на лапе четыре пальца, два из которых обращены вперед, а два — назад. Все эти подробности прошли мимо него, незримо увеличив неведомую ему сторону жизни. Вот каким типичным обывателем являлся этот человек, в чем-то потерявший ясную цель, в чем-то неправильно информированный, не ориентирующийся в новых условиях и обстоятельствах. Однако даже переевший доктор несомненно выглядел привлекательным мужчиной, чего не скажешь о каждом обывателе.

Фарук задремал за столом таверны и один из прислуживавших в отеле мальчиков предложил натянуть для него гамак в тени кокосовых пальм. Сетуя на то, что гамак висит слишком близко к основному пляжу отеля и что здесь его будут донимать песчаные мухи, доктор тем не менее проверил гамак на прочность. Гамак выдержал его вес, некоторое время Дарувалла не чувствовал укусов песчаных мух, поэтому пришлось дать мальчику чаевые.

Мальчика-посыльного звали Пункай и он работал только для того, чтобы получать чаевые. Все сообщения, которые он передавал отдыхающим в отеле, в ресторанчике или в таверне, чаще всего сочинял он сам и они оказывались совершенно бесполезными. Например, Пункай спросил доктора, нужно ли сбегать в отель и сообщить «миссис Доктор», что ее муж спит в гамаке около пляжа. Получив отрицательный ответ, через некоторое время мальчик опять появился вблизи гамака.

— Миссис Доктор читает что-то вроде книги, — отрапортовал посыльный.

— Убирайся, Пункай, — сказал Дарувалла, но, тем не менее дал мальчику чаевые. Лежа в гамаке, доктор размышлял, что читает его жена: Троллопа или Солтера?

Загруженный желудок не помешал Фаруку уснуть. Правда, сон был не глубокий. Ему мешала напряженная работа пищеварительного тракта, громкое бульканье, рычание и внезапная отрыжка. Доктор посапывал, время от времени просыпался от мыслей о том, что его дочери утонули, или их хватил солнечный удар, или на них напали и изнасиловали. После этого он снова дремал.

На границе сна и яви в его воображении появлялись и растворялись подробности изменения пола Ра-хула. Эти мысли перемещались из сознания в подсознание, подобно запаху перегоняемого самогона-фени. Такое экзотическое отклонение от обычного течения мыслей, вторгаясь в стандартные представления Фарука, соседствовало с его стереотипами о непорочности дочерей и преданности жены. Немного за их пределы выходили представления Даруваллы о Джоне Д, поскольку доктор мечтал, чтобы молодому человеку удалось подняться выше отвратительных обстоятельств его рождения и поведения родной матери. Во сне Дарувалла думал, что если бы ему удалось запечатлеть свои впечатления в романе, он стал бы таким же профессиональным литератором, как Солтер.

К сожалению, яркая и броская внешность парня, самоуверенные манеры скрывали отсутствие в нем других способностей. Печально, но парень не из способных. В своей оценке Фарук не расходился во мнении с братом и его женой, поскольку и Джамшед, и Джозефина уверенно полагали, что у Джона нет будущего. Учился он без всякого интереса. Но, может быть, это и свидетельствовало о его склонности к драматическому искусству?

А почему бы и нет? Забывая, что такая мысль исходила от Джулии, доктор решил, что Джон Д сможет стать кинозвездой. Внезапно Дарувалла в этом уверился: либо Джон будет знаменитым киноартистом, либо никем не будет. Это судьба. Так впервые доктор почувствовал, что даже мимолетное отчаяние способно превратиться в закваску, от которой забурлит сок его творческого процесса. Именно соки творчества в сочетании с более известным науке желудочным соком дали толчок воображению Даруваллы.

В этот самый момент доктор очнулся в результате сильной отрыжки и страшного беспокойства. Он приподнялся в гамаке, чтобы убедиться: его дочери не пострадали ни от сил природы, ни от мужских рук — после чего снова смежил очи, раскрыл рот и уронил руку, касаясь пальцами пляжного песка.

Прошел полдень, и пляж стал остывать. Поднявшийся ветерок чуть раскачал гамак, где лежал Дарувалла, все еще переваривая пишу. Он чувствовал во рту горьковатый привкус — или от рыбы виндалуу, или от пива. Пучило живот. Фарук приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости от гамака, в этом случае пускать газы будет не очень вежливо. И увидел рядом этого паразита Пункая, этого совершенно бесполезного посыльного.

— Она вернулась, — сказал мальчик.

— Убирайся, Пункай, — произнес Дарувалла.

— Она ищет вас, хиппи с пораненной ногой, — доложил посыльный, выговаривая «хыппы» так, что доктор, все еще поглощенный сложным процессом пищеварения, не понял его.

— Убирайся, Пункай, — повторил доктор, а потом увидел, что к нему приближается прихрамывающая женщина.

— Это он? Это — доктор? — спросила она Пункая.

— Ты жди здесь! Сначала я спрошу доктора! — приказал ей мальчик.

На первый взгляд женщине можно было дать лет 18 — 25. Широкие плечи, крупные груди, большие бедра. С толстыми коленками и огромными руками, которыми она за рубашку приподняла мальчика над землей и бросила его спиной в песок.